История

Определилось яснее настроение донских казаков. Не понимают совершенно ни большевизма, ни «корниловщины». С нашими разъяснениями соглашаются, но как будто плохо верят. Сыты, богаты и, по-видимому, хотели бы извлечь пользу и из «белого», и из «красного» движения. Обе идеологии теперь еще чужды казакам, и больше всего они боятся ввязываться в междоусобную распрю… пока большевизм не схватил их за горло. А, между тем, становилось совершенно ясно, что тактика «нейтралитета» наименее жизненная. Налетевший шквал суров и беспощаден: горячие и холодные – в его стихии гибнут или властвуют, а теплых он обращает в человеческую пыль…

Мы уходили. За нами следом шло безумие. Оно вторгалось в оставленные города бесшабашным разгулом, ненавистью, грабежами и убийствами. Там остались наши раненые, которых вытаскивали из лазаретов на улицу и убивали. Там брошены наши семьи, обреченные на существование, полное вечного страха перед большевистской расправой, если какой-нибудь непредвиденный случай раскроет их имя.

Полковник Кутепов выступил из Таганрога и, усиленный частями Георгиевского полка и донского партизанского отряда Семилетова, дважды разбил отряд Сиверса у Матвеева Кургана. Это был первый серьезный бой, в котором яростному напору неорганизованных и дурно управляемых большевиков, преимущественно матросов, противопоставлено было искусство и воодушевление офицерских отрядов. Последние победили легко. Среди офицеров я видел высокий подъем и стоическое отношение ко всем жизненным невзгодам, вызывавшимся вопиющим неустройством хозяйственной части. Но их была горсть против тысяч. Разбитые советские отряды разбегались или после бурных митингов брали с бою вагоны и требовали обратного своего отправления. Но на смену им приходили другие, и бои шли изо дня в день – нудно, томительно, вызывая среди бессменно стоявших на позиции добровольцев смертельную нравственную усталость.

В Брест-Литовске происходил торг между центральными державами и их советскими агентами, воспоминание о котором вызывает жгучий стыд и боль. Никогда еще европейские государственные деятели не сбрасывали с себя с таким бесстыдством всякие покровы чести и справедливости. Совет народных комиссаров, связанный денежными отношениями с немецким штабом, соблюдал, однако, внешний декорум. Совет пожелал узнать мнение крыленковской Ставки – подписывать ли немедленный мир на немецких условиях или нет, «в зависимости от способности фронтов к боевому сопротивлению».

Большевики с самого начала определили характер гражданской войны: Истребление. Советская опричнина убивала и мучила всех не столько в силу звериного ожесточения, непосредственно появлявшегося во время боя, сколько под влиянием направляющей сверху руки, возводившей террор в систему и видевшей в нем единственное средство сохранить свое существование и власть над страной. Террор у них не прятался стыдливо за «стихию», «народный гнев» и прочие безответственные элементы психологии масс – он шествовал нагло и беззастенчиво.

На воззвание «встать в ряды Российской рати… всех, кому дорога многострадальная Родина, чья душа истомилась к ней сыновней болью…» отозвались офицеры, юнкера, учащаяся молодежь и очень, очень мало прочих «городских и земских» русских людей. «Всенародного ополчения» не вышло. Печать классового отбора легла на армию прочно и давала повод недоброжелателям возбуждать против нее в народной массе недоверие и опасения и противополагать ее цели народным интересам. Было ясно, что при таких условиях Добровольческая армия выполнить своей задачи в общероссийском масштабе не может. Но оставалась надежда, что она в состоянии будет сдержать напор неорганизованного пока еще большевизма, что ее крепкое ядро со временем соединит вокруг себя пока еще инертные или даже враждебные народные силы. Лично для меня было и осталось непререкаемым одно весьма важное положение, вытекавшее из психологии октябрьского переворота: Если бы в этот трагический момент нашей истории не нашлось среди русского народа людей, готовых восстать против безумия и преступления большевистской власти и принести свою кровь и жизнь за разрушаемую родину, – это был бы не народ, а навоз для удобрения беспредельных полей старого континента, обреченных на колонизацию пришельцев с Запада и Востока. К счастью мы принадлежим к замученному, но великому русскому народу.

Когда мы съехались в Новочеркасске, там многое изменилось. Каледин признал окончательно необходимость совместной борьбы и не возбуждал более вопроса об уходе с Дона Добровольческой армии, считая ее теперь уже единственной опорой против большевизма.

После того, как была оцифрована и выложена в интернет книга Павла Булыгина «Убийство Романовых. Достоверный отчет», я позвонил Татьяне Максимовой (внучатой племяннице автора) и сообщил ей об этом. Поблагодарив, она с некоторой грустью сообщила, что к сожалению большинство россиян знают П. Булыгина в основном в связи с расследованием убийства семьи Николая II и мало кто имеет представление о нем как о поэте. Ознакомившись с книгой его стихов и рассказов «Пыль чужих дорог» я понял, насколько Татьяна Максимова (составитель этого сборника) была права, назвав его вторым Лермонтовым. Его пронзительно щемящая лирика завораживает с первых же строк и не отпускает до самого конца. Будучи совсем еще молодым человеком, прошедшим все ужасы гражданской войны, вкусивший горький хлеб эмигранта, исколесившего Европу, Африку, Латинскую Америку, он сумел сохранить о России все самое лучшее. PDF-версия книги Булыгина «Пыль чужих дорог» добавлена на сайт Uniting Generations 15 марта с.г.

Распад центральной власти вызвал временную балканизацию русского государства по признакам национальным, территориальным и, подчас, совершенно случайным, обусловленным местным соотношением сил. Наиболее серьезное значение в этом пестром калейдоскопе новообразований, более или менее склонных сопротивляться распространению власти народных комиссаров, приобрели первое время Украина и Юго-восток России. В их сторону поэтому с наибольшей силой обрушился большевизм. Для объяснения общей обстановки, в которой протекла первоначально борьба Добровольческой армии, необходимо рассказать о событиях в этих новообразованиях.

В сентябре 2006 года Г.П. Турмов принес к нам в редакцию уникальное групповое фото с 23-летним лейтенантом Колчаком. А в феврале 2017-го мы опубликовали «Протоколы допроса Колчака» – один из самых пронзительных документов эпохи, по которому и нужно изучать историю России. Ибо перед смертью не лгут. Преданный союзниками, арестованный Политцентром, Колчак прекрасно понимал, что его ждет, и поэтому использовал последнюю возможность донести до нас с вами мельчайшие подробности того, что же действительно произошло с Россией 100 лет назад.

13 декабря 1918 г. Колчака известили радиотелеграммой о том, что направленный во Владивосток французский генерал Морис Жанен уполномочен осуществлять верховное командование всеми войсками в Сибири – как союзными, так и русскими. Колчак категорически отверг предъявленный Жаненом мандат, подписанный Клемансо и Ллойд-Джорджем. В результате переговоров был достигнут компромисс – приказом Колчака от 19 января 1919 г.  Жанен был назначен главнокомандующим союзными войсками – Чехословацким легионом, а также прибывшими позднее небольшими отрядами сербов, итальянцев, румын и поляков. Все они стояли в глубоком тылу. На фронте недолгое время находились лишь небольшой французский отряд и английская бригада, в которой рядовой состав был набран в основном из русских. Стоявшие на Дальнем Востоке японские (40-тысячный корпус) и американские войска (бригада численностью 7 тыс.) не подчинялись Жанену и в боевых действиях на фронте также не участвовали.

11 мая Колчак прибыл в Харбин. В местных газетах было напечатано интервью с адмиралом, в котором он обещал восстановить законность и правопорядок в городе. В полосе отчуждения действовало несколько вооружённых формирований: пятитысячный Особый маньчжурский отряд атамана Г.М. Семёнова, не подчинявшегося Хорвату, двухтысячный харбинский отряд полковника Н.В. Орлова и действовавший на восточном конце КВЖД отряд атамана И.П. Калмыкова. Колчак начал организацию крупного соединения под видом усиления охраны железной дороги. Опорой Колчака стал отряд Орлова. Колчак пытался наладить отношения с атаманом Семёновым, однако, в силу японских инструкций и собственного предвзятого отношения к «господам», Семёнов на контакт идти отказался, вошёл с Колчаком в конфликт, и этот самый крупный отряд Колчак через некоторое время перестал брать в расчёт своих сил.

“На почве дикости и полуграмотности плоды получились поистине изумительными…
Это хуже, чем проигранное сражение, ибо там хоть остается радость сопротивления и борьбы. А здесь, только сознание бессилия, перед стихийной глупостью, невежеством и моральным разложением”. (Из писем Колчака А.В. Тимиревой, апрель – май 1917)

18 июня Донской круг постановил: «по праву древней обыкновенности избрания войсковых атамамов, нарушенному волею Петра I в лето 1709 и ныне восстановленному, избрали мы тебя нашим войсковым атаманом»… Каледин принял власть, «как тяжелый крест». Он говорил: “Я пришел на Дон с чистым именем воина, а уйду, быть может, с проклятиями…” В этом двойственном бытии – трагедия жизни Каледина и разгадка его самоубийства. Каледин ставил себе государственные задачи также ясно, как Алексеев и Корнилов и не менее страстно, чем они, желал освобождения страны. Но в то время, когда они, ничем не связанные, могли идти на Кубань, на Волгу, в Сибирь – всюду, где можно было найти отклик на их призыв, Каледин – выборный атаман – мог идти к общерусским национальным целям только вместе с донским войском. Когда пропала вера в свои силы и в разум Дона, когда атаман почувствовал себя совершенно одиноким, он ушел из жизни.

Мы эмигранты, – слово «emigrer» к нам подходит как нельзя более. Мы в огромном большинстве своем не изгнанники, а именно эмигранты, то есть люди, добровольно покинувшие родину. Миссия же наша связана с причинами, в силу которых мы покинули ее. Эти причины на первый взгляд разнообразны, но в сущности сводятся к одному: к тому, что мы так или иначе не приняли жизни, воцарившейся с некоторых пор в России, были в том или ином несогласии, в той или иной борьбе с этой жизнью и, убедившись, что дальнейшее сопротивление наше грозит нам лишь бесплодной, бессмысленной гибелью, ушли на чужбину…