Психология зла

Насилие питается покорностью, как огонь соломой
В.Г. Короленко (1853-1921), русский писатель
Есть два термина, которые очень похожи – «агрессия» и «насилие». Юристы занимаются насилием, психологи чаще говорят слово «агрессия». В последнее время была предпринята попытка разработать общую теорию насилия: от детских драк до государственного насилия. С другой стороны, выдающийся философ XX века Рэндалл Коллинз твердо уверен, что каждый случай насилия неповторим. Появилось и новое определение определение зла, которое предложил Эрвин Стауб для исследования геноцидов, потому что он считал, что для массовых убийств нужно придумать какой-то термин, а главное понять, каким образом обычные люди, в том числе даже и «хорошие», становятся злодеями.

В 1971 г. американский социальный психолог Филип Зимбардо провел очень интересный эксперимент. 24 обычных студента Стенфорда были случайным образом распределены на группы «заключённых» и «надзирателей» в оборудованной в подвале факультета психологии имитации тюрьмы. Было обнаружено, что участники игры очень быстро вживаются в свои роли, надзиратели начинают испытывать садистские эмоции и намерения, а заключённые – депрессию и безнадёжность. Хотя эксперимент был запланирован на две недели, он был прекращён досрочно, через шесть дней, по этическим соображениям.

В 1963 г. психолог Стэнли Милгрэм из Йельского университета описал результаты своих исследований (1961-1962 гг.) в книге «Подчинение авторитету: научный взгляд на власть и мораль». В своём эксперименте Милгрэм пытался прояснить вопрос: сколько страданий готовы причинить обыкновенные люди другим, совершенно невинным людям, если подобное причинение боли входит в их рабочие обязанности? В нём была продемонстрирована неспособность испытуемых открыто противостоять «начальнику» (в данном случае исследователю, одетому в лабораторный халат), который приказывал им выполнять задание, несмотря на якобы сильные страдания, причиняемые другому участнику эксперимента (в реальности подсадному актёру). Результаты эксперимента показали, что необходимость повиновения авторитетам укоренилась в сознании людей настолько глубоко, что испытуемые продолжали выполнять указания, несмотря на моральные страдания и сильный внутренний конфликт.

Из выступления в «ProScience Театре», состоявшимся 22 июня 2014 года
Стенфордский эксперимент показал, что существует так называемая «агрессия по заданию». То есть если человеку дается задание, он может зайти «за флажки» совершенно спокойно, потому что ответственность с него снята. Он выполняет то, что ему задали.
После работ Милгрэма в конце 1960-х годов американская психологическая ассоциация запретила эти эксперименты, и был введен мораторий. Сейчас по этическим соображениям огромное количество исследований такого рода – исследования поведения в обыденной жизни – в Америке вообще прекратились.
Во время войны американский адвокат Липкин начал размышлять о том, что традиционные юридические представления о массовых убийствах не подходят для того, чтобы применить их к уже известным – в первую очередь к Холокосту и вообще к преступлениям Второй мировой войны. Он стал разрабатывать положения о юридическом обосновании геноцида, после войны, по-моему, в 1948 году, это положение ввели. И дальше основной моделью для изучения геноцида и для психологов, и для социологов, и для юристов является Руанда (хотя на Западе напирают на Югославию).
Есть вещи, которые присутствуют в происхождении геноцида. Эрвин Стауб анализировал четыре геноцида. Два – когда одна нация уничтожала другую нацию, геноцид армян и Холокост, и два других, когда государство уничтожало своих же подданных в Камбодже и Аргентине. До этого исследования всё больше писали об эмоциональной стороне, а Стауб показал, что это достаточно рациональные ходы, что геноциды почти всегда возникают во время каких-то мощных социальных изменений, как правило, модернизационного толка, когда жители как будто должны соревноваться, кто будет впереди в результате модернизации. И идет попытка найти отстающего или козла отпущения – эту фигуру можно назвать как угодно. В государствах, где существует несколько наций, начинают выбирать жертву.
Здесь очень велика роль лидеров. Какие лидеры с одной стороны и с другой. И лидеры большинства, т.е. лидеры, которые приведут потом к геноциду, начинают с того, что раскручивают карту превосходства своей страны или нации над окружающими. Это, как правило, страны с авторитарной культурой. Как правило, в этих странах существует то, что можно назвать «культурой насилия». Очень часто то, что называют «героической культурой» маскулинного толка. Но главное – роль лидеров заключается в том, что они дают возможность всем негативным элементам этой культуры раскрутиться и указывают на врага. Дальше всё раскручивается понятным способом, врагу приписывается всё самое мерзкое.
Когда тутси и хуту в Руанде уничтожали друг друга, они называли друг друга «тараканами» и т.п. Это не выпадает из общей картины пропаганды, врагов всегда изображают как отвратительных существ. Есть работа, где проанализированы военные плакаты и карикатуры всех стран, которые участвовали в мировых войнах и холодной войне. Оказалось, что во всех карикатурах идет обращение к такой социальной эмоции, как отвращение. Там враг всегда выступает как таракан, крыса, земноводное. А другая сторона – люди благородные.
Поэтому очень часто возникает ощущение, что кто-то у кого-то украл идею рисунка. Мы у немцев или мы у американцев или они у нас. «Ты записался добровольцем?», «Родина-мать зовет!» и т.д. Похожесть военного плаката и карикатуры во многом обусловлена тем, что в нем идет игра на базовых эмоциях человека. Мы хорошие, поэтому мы защищаем женщину и ребенка, а с противоположной стороны – какие-то уроды. И это начинает проявляться и в общественной жизни, и в государственной пропаганде.
В основе всякого рода геноцида почти всегда лежат исторические события. Люди интерпретируют их в момент своей готовности к геноциду так, чтобы доказать: группа будущих жертв, безусловно, мерзка еще и потому, что в истории она нас либо предавала, либо была на стороне противника, либо исторически обусловлено, что она будет на стороне противника, и она должна быть уничтожена просто хотя бы потому, что все исторические свидетельства говорят о том, что ее надо уничтожить.
Здесь я хотел бы обратиться к так называемому «культурному насилию», термину, который ввел Й. Галтунг. Когда все аспекты культуры и науки, в том числе и математики, используются для обоснования прямого и структурного насилия. Это и расовые признаки, и исторические, и литературные, и музыкальные – всё, что можно использовать для торжества нашего духа над противником.
Приведу немного, может быть, комедийный пример. Когда я был студентом, нам преподавал профессор М.Ф. Неструх, один из крупнейших антропологов мирового уровня. Ходила легенда, что он был в первой сотне списка на уничтожение, если гитлеровцы возьмут Москву. Мы никак не могли понять, какую угрозу представлял этот интеллигентный человек. А потом оказалось, что он был главным антропологом в Красной армии и показал, что многососковость встречается у нас реже, чем в фашистском Вермахте. А когда я стал заниматься проблематикой насилия, выяснилось, что, вообще говоря, все такого рода мелкие вещи – сколько у кого сосков, где торчат уши, сколько у какого народа шестипалых, какое количество умственно отсталых – идут в дело, главное – доказать, что враги – иные, что они – нелюди.
И еще онда важная проблема, на которую обратили внимание при исследовании геноцидов, – наблюдатели. В большей части насильственных преступлений, драк и того, что мы сейчас называем «булингом» – драки в школах, – внимание обращается на участников. На агрессора и жертву. И в стороне остаются сторонние наблюдатели. А в реальности очень часто выясняется, что, вообще говоря, для них это и делается. Это одна сторона. Вторая – возникает вопрос: а почему они не вмешались? Вопрос, который после Второй мировой войны, после Холокоста всегда возникал. Как реагировали обыватели? Каким образом можно за короткий период вполне интеллигентных немецких обывателей сделать либо молчаливым большинством, либо соучастником? И когда к этому обратились, то выяснилась, во-первых, огромная роль языка. Как эвфемизмы позволяют снять ответственность с людей.
Если сказать, что евреев эшелонами отправляют в концлагерь – это одно, а если говорят, что их эшелонами отправляют на Восток – это другое. Есть исследования, которые показывали, какую важную роль играли аббревиатуры. Когда человека обозначают тремя буквами, то он перестает быть Иван Иванычем Ивановым, он становится ИИИ. И выясняется, что в одном случае легко совершить насилие, а в другом – труднее.
Довольно много работ по Германии, одна из работ даже называется «Язык третьего рейха». В этой работе как раз показано, как можно было, понемногу меняя слова, обозначения, привести культурную страну к массовому уничтожению людей. Ведь в повседневном языке никакого Холокоста не было, было «окончательное решение еврейского вопроса», а это уже звучит «нормально».
Мне как историку всегда казалось, особенно в связи с армянским и сирийским геноцидом в Турции, что там очень сильно проявлялась социальная мобилизация. Население мобилизовывалось «на уборку» страны от каких-то грязных, нежелательных элементов. «Грязное/чистое» – то, что мы называем отвращением, – базовая социальная эмоция. И на ней, вообще говоря, строится мораль. Всевозможные моральные запреты и разрешения построены на этом. Даже «не пей из копытца, козленочком станешь» из этого же ряда. <…>
Зимбардо объясняет, что есть небольшая группа людей, готовых переступить через маленький, незначительный запрет. А потом, переступив через маленький, становится легче переступать через более значительный.
Вопрос заключается в том, как в обществе постепенно зреет атмосфера. Есть группа людей, которая выделяется как «закваска», потом к ним присоединяются другие… Отдельный вопрос, кто участвует. Другой вопрос – некая общая готовность общества. Ведь для того, чтобы эти люди куда-то побежали и что-то стали совершать, надо, чтобы в обществе был запрос: что-то надо делать.
У человека бывает такое состояние, о котором говорил один психолог: «то ли ему сигарету закурить, то ли ему с женой развестись». И очень часто люди принимают неправильные решения. Равновеликость таких, на первый взгляд, разных выходов, заключается в том, что есть некая свободноплавающая тревога. Она еще не опредмечена, ведь человек не ощущает, что уже наступила эра модернизации, что «всё сейчас как ломанутся вперед, а я тут один останусь». Когда он начинает чувствовать, что становится аутсайдером, тут как раз возникает общая атмосфера, когда тревогу можно превратить в погром.
Теперь – про плохих. Понятно, что у людей возникает некая тревога, ощущение «не дай бог кто-то будет впереди». Неслучайные выборы в тех геноцидах, которые мы упоминаем. Армянский геноцид в Турции, холокост сопровождало ощущение: «Это меньшинство живет лучше, чем мы. Оно занимает какие-то позиции. Они стали офицерами, инженерами, финансистами, еще кем-то». Бросается в глаза, что в обществах, где происходит геноцид, есть много людей, готовых впрыгнуть в «поезд модернизации» или изменений. Камбоджийцы уничтожили не только интеллигенцию, а вообще всех читающих камбоджийцев. Просто одна половина нации воевала против другой.
Мы не очень любим, да и на Западе не очень любят вспоминать, что, когда французы ушли из Африки, там были убиты почти все учителя и люди, имеющие высшее образование. Там погибло несколько миллионов человек. Образованные люди воспринимались враждебно. И вот тут возникает вопрос: как же так? Обыватель, который до этого был вполне нормальным человеком, ходил на работу, что-то делал, вдруг начинает участвовать в этом движении.
И здесь существуют две очень различных «школы». Одна из которых более популярна благодаря Зимбардо: она говорит, что важна ситуация. Вторая – что всё-таки есть личностные особенности. В работах Зимбардо, кстати, бросается в глаза его большее внимание к ситуациям, но он никогда не скрывал, что есть небольшая группа людей, которые готовы совершать эти преступления просто так. Это толпа бандитов и преступников, которые в старое время были наемниками. Наиболее интересно, что большая часть людей, которые совершают эти действия, не такие злодеи, вообще говоря. У них не такой высокий уровень агрессивности, они не такие злобные, и совершенно неслучаен термин, который предложила Ханна Арендт. После того как она присутствовала на суде над Эйхманом, который отвечал за уничтожение евреев, она назвала это «банальностью зла». На скамье подсудимых сидел чиновник, для которого эти люди были тем же, как для другого – количество гвоздей, к примеру. Его больше интересовало, сколько эшелонов нужно подать, чтобы перевезти в одну точку, затем в другую, как там с газом дела, какое количество печей… Можно было легко себе представить точно такого же, который отвечает за металлургию – как перевозить уголь, руду и прочее. Ее настолько потрясло, что такой банальный, мелкий человек совершил столько зла. Самое-то интересное, что много людей в это время не приняли ее точку зрения. Ее обвиняли в том, что она выводит его из-под удара, потому что всем хотелось бы увидеть человека с клыками, с капающей кровью изо рта, с руками в крови – тогда всё понятно. Как может рядовой чиновник совершить такие убийства? Но все дальнейшие исследования показывают, что большое количество простых, тривиальных людей могут совершать безумные и безобразные поступки.
Продолжение следует